Мальчик с янтарного берега».
Книга живого свидетеля пальмникенской трагедии 1945 года Мартина Бергау «Мальчик с янтарного берега».
Воспоминания бывшего невольного юного участника «марша смерти» — «Der Junge von der Bernsteinküste» увидели свет в Германии в 1994 году и сразу стали объектом самых резких оценок и споров.
"Стало намного холоднее. Снег громко хрустел под ногами при каждом шаге. Ночью 27 января, приблизительно между 3 и 4 часами выстрелы вырвали меня из сна.
Первой мыслью было:
— Русские пришли, началось!
Такое развитие событий уже ожидалось. Как натренированный помощник ВВС, я молниеносно оделся, схватил свой автомат и выскочил из дома. Я же должен был защищать мою родину. Энергичный призыв отца:
— Останься здесь! — я еще успел услышать в то время, как за мной закрывалась входная дверь.
Силуэт женщины в оборванной одежде быстро двигался от открытых ворот двора мне навстречу. Когда женщина увидела меня, она в паническом страхе выбежала снова на улицу. Раздались выстрелы, женщина упала. Я залег в укрытие за забором в сугробе. Сквозь щель я увидел в снежном свете бесконечную колонну оборванных людей, которую гнали вперед выстрелы, удары прикладами и иностранная ругань. Когда шум затихал, я слышал зловещее шарканье сотен ног в деревянных ботинках по утоптанному сухому снегу и тяжелое полное страха дыхание.
Отдельные пленники предпринимали попытки побега, но, как правило, выстрелы охраны сражали их на месте. Некоторым, однако, удавалось ускользнуть в палисадниках. Тем временем появился мой отец, чтобы забрать меня назад в дом.
— Это колонна пленных. Не вмешивайся!
Но тут он, должно быть, понял, что я не решался в данной ситуации покинуть укрытие и теперь уже сам искал защиту от возможных пуль. Когда колонна страдания прошла мимо, я был не в состоянии сказать, как долго продолжалось это страшное явление. Только теперь я почувствовал, в какой опасности я находился, когда стал свидетелем этого невероятного зловещего преступления. Виновен ли я был теперь в смерти той женщины, которая лежала перед нашими воротами?
Утром прямо перед входной калиткой я обнаружил на месте, где была застрелена женщина, большую замерзшую лужу крови с примерзшими лоскутами одежды.
Пальмникен, до сих пор не тронутый всеми ужасами войны, внезапно попал в мельничные жернова самого дьявола.
Вид улицы ясно говорил о том, что ужасное ночное событие не было кошмарным сном. Пальмникен стал местом жестокого массового убийства. Кровавый снег и примерзшие лоскуты одежды — следы ночного злодеяния. Только мертвые тела были убраны. Теперь мне стало ясно, почему прошлым вечером кенигсбергская радиостанция призывала население к предоставлению властям транспортных средств.
У церкви та же самая страшная картина. На церковной тропинке в луже крови выделялась вытекшая из пробитого черепа и застывшая на морозе мозговая масса. Следы ужаса как зловещее предзнаменование тянулись до самых ворот янтарной мануфактуры. Растерянно плача, несколько женщин стояли перед молочным заводом. Хотя со стороны органов власти сохранялось неловкое молчание, жители вскоре все же узнали подробности. Так как положение вокруг Кенигсберга становилось все более угрожающим, находившихся в окрестных лагерях примерно 5000 еврейских женщин и девочек погнали на уничтожение в Пальмникен. Около 2000 из них были застрелены или забиты на этапе.
В течение дня курсировали пронизанные страхом предположения. Говорилось, что ночью прибыло 3000 еврейских заключенных, преимущественно женщин, которых хотят замуровать в шахте «Анна». Но директор мануфактуры Ландманн однозначно высказался против этого, так как, кроме всего, могла возникнуть проблема с поступающим оттуда водоснабжением города. Пленников затолкали пока в другие пустующие помещения.
Одновременно можно было услышать, что командир батальона фольксштурма Ханс Файерабенд, высказал решительный протест командиру прибывшего подразделения СС. В ходе спора он со всей энергией заявил, что пока он жив, в Пальмникене больше не будет убит ни один еврей. Он начал организовывать для пленников необходимое питание. Внезапно янтарная мануфактура стала для евреев защитной зоной. С этого момента над Пальмникеном нависла напряженная неизвестность. Чувствовалось, что здесь замышляется что-то чудовищное. Последний марш смерти в Восточной Пруссии достиг своей конечной станции.
В первой половине дня 27 января кучер мануфактуры Адольф Рокель на больших санях с двумя сильными лошадьми проехал мимо своего внука, который весело махал ему в детской беззаботности. Однако Рокель его не увидел, он двигался дальше с неподвижным окаменевшим взглядом. Только когда сани прошли мимо, мальчик заметил ужасный груз. Обледеневшие на морозе трупы, сложенные как дрова.
— Дедушка определенно был пьян, — вспоминает мой друг еще и сегодня.
Убитых свозили к шахте «Анна» и в районе пляжа за зданием заброшенного цеха сгружали в братскую могилу. В ту первую половину дня солдаты SS прошли по домам вдоль трассы ужасного марша в поисках убежавших евреев. Они предостерегали от приема беглецов и угрожали казнью.
Зверское уничтожение пленников должно было произойти на четыре дня позже, ночью 31 января 1945 года.
В течение трех дней Файерабенду удавалось обеспечивать скудной пищей и защищать евреев. Но потом он получил сфабрикованный боевой приказ выступить 30 января с сотней бойцов фольксштурма на передний край в район Куменена. Одновременно он получил из гестапо письмо с угрозой строгого наказания за противодействие ее планам. В Куменене Файерабенд прибыл в указанную в приказе воинскую часть, которая, как оказалось, не обращалась к командованию с просьбой об усилении. Той же ночью Файерабенд покончил с собой.
Через несколько дней после прибытия евреев молодые фольксштурмовцы – все члены Гитлерюгенда — получили команду явиться с оружием к руководителю местной администрации Курту Фридрихсу. Герберт, мой друг по соседству, призывал пойти.
— Команда „Синюги“, — приговаривал он.
Фридрихс, имеющий плохую репутацию из-за пьянства, давно получил это прозвище. Естественно, никто из нас не знал, почему мы должны были явиться вооруженными. Может уже русские поисковые группы проникли на территорию района? В течение последних дней гул фронта постоянно приближался.
К нашему прибытию в служебном кабинете уже тесно стояли члены Гитлерюгенда с винтовками на плече. Фридрихс сообщил, что нас отобрали в особую команду и познакомил нас двумя эсэсовцами. Он наливал нам шнапс и говорил, повторяясь, что задание, которое нам предстояло выполнить, требовало “настоящих парней” и что „час испытания пробил“. Он строго призвал нас к абсолютному молчанию.
— Оба господина ознакомят вас с вашим заданием.
Когда мы вышли из здания местного управления с солдатами SS, было абсолютно темно. Мы молча дошли до северной части Пальмникена и свернули налево на дорогу, спускавшуюся к шахте «Анна». Через несколько минут мы достигли расположенных на уровне моря давно не используемых цехов. В тени сарая я увидел группу из 40 — 50 тесно прижавшихся друг к другу женщин и девочек, охраняемых эсэсовцами.
Наверное, это были снова выловленные еврейки, которым удалось бегство во время прохождения через Пальмникен. Слабый источник света освещал зловещие декорации. Пленники находились в жалком состоянии. Они стояли на холоде в неуклюжих деревянных ботинках, закутанные в абсолютно недостаточную и оборванную одежду. Некоторых кутались в разорванные одеяла.
Женщины должны были построиться в колонну по два человека в ряду. Мы получили команду их охранять. Все казалось неоднократно проделанным и отрепетированным.
Только теперь я осознал, что нахожусь в расстрельной команде. В ее составе было примерно от 6 до 8 эсэсовцев. Были ли это немцы или иностранцы, я не мог определить, так как команды отдавались в высшей степени кратко.
Два эсэсовца отвели первых двух женщин за здание. Вскоре после этого раздались пистолетные выстрелы. Следующие жертвы уводились за здание в быстром темпе. Постоянно хлопали выстрелы.
Мой пост был почти в конце колонны. Напротив меня стоял мой одноклассник с винтовкой. И тут это произошло. Одна еврейка обратилась ко мне на хорошем немецком языке и попросила разрешения перейти на два ряда вперед. При этом она протягивала мне маленький предмет, кольцо или амулет:
— Я хотела бы быть застреленной вместе с моей дочерью.
Я сглотнул.
— Я ничего не могу принять от Вас, но Вы идите, – с комом в горле ответил я на просьбу этой храброй женщины.
Когда она выходила из ряда, одноклассник сильно ударил ее прикладом винтовки. Он, похоже, дожидался этого момента. Вне себя от такой низости, я толкнул его дулом винтовки в бок и закричал на него:
— Ты — дерьмовая скотина, я ведь женщине разрешил!
В ярости Лотар снял винтовку с предохранителя. Несколько секунд мы стояли друг против друга с готовым к применению оружием.
Я провел еврейку к ее дочери. Выстрелы, которые последовали после этого, запали в мою душу. Эта мужественная женщина показала за минуты до ее расстрела величие, которое мне больше никогда не пришлось встретить. Было так, как будто застрелили мою подругу.
Моя задача по охране была выполнена, я обошел здание цеха и мог видеть, как палачи завершали свое кровавое ремесло. Я шел словно по приказу какого-то голоса:
— Смотри, что там происходит. Однажды ты должен будешь это засвидетельствовать!
Длинная яма почти до краев была заполнена трупами. Вероятно, здесь уже происходили расстрелы, и, наверное, здесь лежали также люди, убитые на улице. Убийцы определенно делали это не впервые. Они убивали свои жертвы выстрелами в затылок пистолетами калибра 7,65. Женщины должны были становиться на колени.
Во мне бушевала страшная борьба. Меня передергивало. Если бы сейчас кто-нибудь мог бы быть рядом и поддержать меня, как мой французский друг или командир батареи 223/1, или даже Ханс Файерабенд. Но он со своей командой в сто человек обязан был выехать на фронт.
Я видел, как Альфред, с которым я раньше часто дрался, добивал расстрелянных женщин, если он замечал, что они еще с хрипом шевелились. Делал он это из милости или из ярой кровожадности? Тогда, возможно, после окончательной победы, он смог бы похвастаться:
— Как я держался там, среди евреек!
Какой великий подвиг?! В полном отчаянии я направился к дому.
Нас использовали и сделали помощниками массовых убийц. Фридрихс, бургомистр и городской военачальник, также виновен в содействии этим ужасным преступлениям. Все они были христианами и знали пятый завет. Но ведь убиты были только «убийцы Христа, евреи, недочеловеки». Не обучали ли нас на преподавании закона божьего, Десяти заповедям? „Люби ближнего своего — перед Богом все люди равны“. Как могут помочь все эти благочестивые изречения, если происходит нечто подобное. Полное лицемерие. Где теперь церковь, святой Рим? Все держат закрытыми накрепко глаза и уши. Время действия для всех этих инстанций было давно упущено. Как таким образом выглядела защита западной культуры? Мне вспомнилась беседа с Хельмутом Першелем. Члены Комитета „Свободная Германия“ должны были, видимо, иметь достаточные основания для принятия своих нелегких решений.
Теперь я видел деятельность людей из круга Штауффенберга в абсолютно ином свете. Сколько бед могло бы нас миновать, если бы восстание удалось. Тысячи людей остались бы живыми. В том числе женщины, которые были злодейски убиты у шахты «Анна». Безжалостная казнь еще долго держала меня в своей власти. А моя стычка с Лотаром, будет ли она иметь последствия? Все-таки его отец был уважаемым членом партии. В этот момент я по-настоящему радовался, что мой отец не был членом SA (п.п. штурмовые отряды – боевые формирования НСДАП).
А как обстоит дело со мной? Оставался ли я все еще тем же восторженным мальчиком из Гитлерюгенда, который в 13 лет облетел на планере вершину своей «Килиманджаро»? Если наши противники будут платить нам око за око, то Боже, будь к нам милостив.
События ужасной расправы запустили во мне процесс, который позволял серьезно засомневаться, на правильном ли пути мы находимся.
Однако потом я отбросил все сомнения и внушил себе:
— Если бы обо всем этом узнал фюрер, то он, конечно же, прошелся железной метлой. Но у него сейчас совсем другие проблемы.
Все это могло произойти только в хаосе погибели. А теперь, ввиду приближающейся Красной армии, мы уже и так были прижаты к стенке.
Потом, много лет позже, до меня дошли сведения, что Лотар и Альфред, а также ряд других моих ровесников из пальмникенского гитлерюгенда в 1946 году умерли в русском заключении. Вероятно, от тифа. Никто из них не был застрелен. Их расплата за преступления бесчеловечного варварского государства была другого вида. А моя расплата? Мне судьба отмерила другое: испытать ужасный голод и холод, часто видеть смерть, а потом узнать, что мы, немцы, истребили 6 миллионов человек иудейской веры.
— Я ничего не могу принять от Вас, но идите, — сказал я еврейке за несколько минут до ее расстрела.
Наша нацистская Германия в своем арийском сумасшествии без зазрения совести отбирала у этих людей даже зубное золото.
Наступила оттепель и снег, который скрывал ужасные следы убийств, быстро превратился в собравшуюся в кюветах талую воду, нередко окрашенную кровью.
Для населения психологическая нагрузка становилась все тяжелее ввиду этих явных доказательств происходящих страшных событий. Теперь жители могли себе представить, что им может угрожать после прихода Советов. Многие предпочли бегство в Пиллау в надежде получить место на корабле. Постоянно приближающийся фронт давал повод для наихудших опасений. Задним числом я часто удивлялся — несмотря ни на что, многое происходило крайне дисциплинированно. Но, вероятно, в этом и заключалось несоответствие — как же все-таки Германия смогла дойти до всего этого?
В начале февраля я поймал прекрасную верховую лошадь и решил проехать на ней по окрестностям. Я отправился через имение Варшкен (п.п. Вершково) в направлении Паньес (п.п. Осокино), чтобы проведать школьного приятеля, отец которого владел маленькой крестьянской усадьбой вблизи Гермау (п.п. Русское). К тому времени Гермау уже был занят русским элитным подразделением. День склонялся к вечеру, когда я услышал близкие винтовочные выстрелы.
Так как я не знал, предназначались ли выстрелы мне, я резко повернул и галопом помчался по оврагу к побережью. К югу от Зоргенау я выскочил на заснеженный берег и, сбавив скорость, направил лошадь к пляжу, так как здесь внизу я чувствовал себя увереннее всего. Быстро смеркалось, и я стал подгонять лошадь. Но вдруг лошадь внезапно насторожилась, остановилась и засопела. Я не поверил своим глазам. Между льдинами в береговой черте плавали бесчисленные трупы.
В зыби они шевелились как пловцы. Странно, но моей первой мыслью было:
— Ты больше не сможешь здесь плавать.
Меня охватил холодный ужас. Я погнал лошадь вплотную к обрывистому берегу и вскочил в тесное Волчье ущелье, из которого выходили стоки очистного сооружения южной части Пальмникена.
Файерабенд, под защитой которого до сих пор находились евреи, вынужден был уйти из жизни. Единственного человека, который смог бы предотвратить преступление, больше не было. Под покровом темноты палачи SS выгнали еврейских женщин из цехов мануфактуры на прибрежной лед. Стреляя в упор в беззащитных людей, они заставили их в страхе и отчаянии бросаться с кромки льда в открытую воду. Теперь море возвращало трупы.
Население находилось во все более подавленном психологическом состоянии от этих невероятных массовых убийств. Многие жители бежали, так как понимали, что это преступление не останется безнаказанным."
